ШТОМПКА П. СОЦИОЛОГИЯ СОЦИАЛЬНЫХ ИЗМЕНЕНИЙ / ПОД РЕД. В.А.ЯДОВА; Пер. с англ. А.С.Дмитриева. М.: Аспект-пресс, 1996.

Борисов С.Б., Штомпка П.

Монография польского социолога П.Штомпки интересна, по меньшей мере, в двух отношениях. В ней дается квалифицированный обзор основных направлений западной социологической мысли и, наряду с этим, предпринимается попытка наметить свой путь в решении кардинальных социологических проблем.

Книга проникнута идеей возрождения и переосмысления историзма в социологии. Актуальность этой идеи невозможно поставить под сомнение. В какой бы конкретный вопрос ни углублялся исследователь, он всегда опирается на концептуальные предположения о том, какое место занимает изучаемое им общество в макроисторической перспективе. Присваивая общественным системам звучные имена, исследователь исходит из определенной схемы периодизации социального развития. В той же мере это относится и к политикам. По ироническому замечанию Дж.Кейнса, "безумцы, стоящие у власти, которые слышат голоса с неба, извлекают свои сумасбродные идеи из творений какого-нибудь академического писаки, сочинявшего несколько лет назад" [1].

Проблема макроисторического самоопределения приняла в современной России острый характер. Кризис второй половины 1980-х годов захватил не только экономическую и политическую сферы, но стал также кризисом мировоззрения и идеологии. В немалой степени он связан с отказом от диктата ортодоксальных марксистских формул. Начались "творческие метания" от концепций постиндустриального общества в версиях Д.Белла и А.Турена к цивилизационным идеям О.Шпенглера и А.Тойнби. И сегодня, чтобы выработать собственное понимание макропроцессов, необходимо в первую очередь освоить богатый арсенал идей, объясняющих характер социальной динамики и логику трансформации общественных систем. Книга Штомпки, эрудиции которого можно искренне позавидовать, может сыграть в этом отношении важную роль. Она поможет нашему продвижению в разработке "макросоциологии истории" как особой отрасли знания.

Методологическая установка П.Штомпки заключается в следующих положениях (с. 13-14): исследователь придерживается принципа историзма, предполагающего обращение к порождающим истокам; историзм проводится на уровне концепций, а не изучения конкретных исторических фактов; разработка общих "схем рассуждения" опирается не на историю идей, а на их социологический анализ; социологический анализ следует скорее систематическому, чем хронологическому принципу в изложении концептуальных схем.

Первая часть книги ("Концепции и категории") посвящена фундаментальным социологическим концепциям. Здесь раскрываются понятия "социальное развитие", "цикл", "прогресс". Общество представляется как "система" и как "социокультурное поле". Предлагается типология социального процесса, которую можно считать попыткой построения общей модели с помощью таких переменных, как форма социального процесса, его результат, осведомленность населения о процессе, его движущие силы, временной аспект (с. 31). Далее следует изложение истории идеи прогресса от Платона до Ф.Тенниса. А завершается раздел "перечнями разочарований" в прогрессистских иллюзиях современности.

Любопытны, на наш взгляд, рассуждения о свершившемся в наши дни переходе от идеи прогресса как ключевой темы современности к идее кризиса (с. 58-59). Трудно не согласиться с тем, что ныне все мы переполнены ощущениями кризиса, и произошла "нормализация" этой идеи. Это хорошо видно, например, на материале недавней российской истории, начиная с брежневской эпохи по сегодняшний день. Обновляются идеи и лозунги, меняется экономическая и политическая ситуация, но об обострении кризиса мы слышим буквально каждый месяц. Это просто носится в воздухе. Однако что касается отодвигаемой в сторону идеи прогресса, мы готовы согласиться с П.Штомпкой, что переживаемый ею кризис носит временный характер (с. 59).

Вторая часть книги ("Три великих видения истории") посвящена общим взглядам на историю. В ней излагаются концепции классического эволюционизма от О.Конта до Л.Уорда и неоэволюционизма (Г.Ленски и др.), показывается, как критика теорий модернизации и конвергенции подводит их вплотную к самоотрицанию исходных постулатов. Эволюционным моделям противопоставляются теории циклов. Здесь нас ожидает столь же широкий спектр взглядов — от Аристотеля до А.Тойнби. Отдельно рассматриваются социологические концепции циклов В.Парето и П.Сорокина.

После эволюционных и циклических моделей наступает черед третьего направления — исторического материализма. Не удается избавиться от впечатления, что последнее выделено автором по другому основанию. Марксистская схема, на наш взгляд, представляет один из вариантов прогрессистского эволюционизма, с элементами технологического детерминизма в духе Л.Моргана. Схема эта, впрочем, осложнена диалектическими намеками на цикличность, рисующую развитие в виде восходящей спирали.

На Марксе Штомпка останавливается весьма подробно. Плодотворным выглядит разделение автором трех аналитических уровней в рассмотрении марксистской теории (с. 206). Встречаются и небесспорные вещи. К таковым можно отнести заключение, что для Маркса отправной точкой социальной теории служили индивиды (с. 211). Нужно также отметить, что Маркс занимает в книге в пять-шесть раз больше места, чем, скажем, Н.Я.Данилевский, О.Шпенглер и А.Тойнби вместе взятые. Но его концептуально-исторические взгляды, безусловно, заслуживают детального изложения.

Третья часть монографии ("Альтернативное видение: создание истории") поднимает проблему возрождения историзма в социологии, которое связывается с именами К.Маркса, А.Токвиля и М.Вебера, и утверждения "нового историзма" в лице Н.Элиаса, Ф.Абрамса, Ч.Тилли и К.Ллойда. В данном разделе детально освещаются теории социального действия. Хотя не вполне ясно, почему из него выпал "хрестоматийный" М.Вебер.

В изложении теории действия Штомпка демонстрирует особые симпатии к теории структурации Э.Гидденса. Оценка его вклада кажется даже несколько завышенной, когда, например, утверждается: "Несомненно, по богатству и глубине детального анализа индивидуальных деятелей Гидденс идет гораздо дальше любого другого автора в разгадке тайны деятельности" (с. 250). Но творческие симпатии — дело сугубо индивидуальное. А то, что Гидденс - один из наиболее ярких и плодовитых современных авторов, сомнений не вызывает ни у кого.

Наконец, автор излагает основы собственного подхода - теории социального становления. Ключевой элемент данного подхода - понятие "практики" как "места встречи операций и действий" (с. 273). По существу теория социального становления П.Штомпки складывается из двух самостоятельных концептуальных линий. Первая линия лежит в плоскости общей методологии и нацелена на решение проблемы соотношения структуры и действия. Вторая линия была обозначена нами выше как "макросоциология истории", она ставит вопрос о выборе моделей трансформации общественных систем. Работа, таким образом, ведется в двух отраслях социологического знания, стоящих перед двумя "вековыми" методологическими проблемами.

Мы уже указывали на то, что П.Штомпка демонстрирует образцы широкой эрудиции. Порою даже начинает казаться, что происходит переполнение текста разнородным содержательным материалом. Это проявляется, на наш взгляд, в четвертой части монографии ("Аспекты социального становления"). Здесь, уже после изложения авторской концепции, появляются идея предпринимательского духа М.Вебера и другие концепции предпринимательства, функционалистские теории и концепции социальных движений.

Представим себе два принципа построения теорий, которые можно образно определить как "сетевой" и "лучевой". "Сетевой" принцип связан с разработкой разветвленной системы (сети) понятий, которую пытаются "набросить" на действительность, охватив все ее основные стороны. В противоположность этому, "лучевой" принцип придерживается экономичных схем, которые высвечивают определенные стороны этой действительности. Не будем говорить, какой из них более плодотворен, заметим только, что построения Штомпки являют почти чистый образец первого принципа.

Попытка вписать в свою систему чуть ли не всю историю социологии приводит к тому, что местами схема становится несколько расплывчатой. В итоге остается неясным, какой макроисторической схемы придерживается сам автор. Здесь есть и смутное тяготение к марксистскому эволюционизму, и заявленные симпатии к адаптационно-эволюционному подходу в стиле Р.Мертона (с. 328), и убедительная критика всякого эволюционизма, например, утверждение о том, что "эволюционизм и исторический материализм, похоже, уже принадлежат истории социального мышления" (с. 241). К концу книги эта важная макроисторическая тема вообще как-то теряется в рассуждениях о социальных изменениях. Этому способствует отсутствие общих выводов в книге, заканчивающейся рассуждениями о концепциях социальной революции.

Наиболее ценной частью рецензируемой монографии правомерно считать хорошо структурированные обзоры концептуальных схем (особенно во втором и третьем разделах). Хотя в изложении сложного материала трудно порою избежать повторов. Пересечения возникают при раскрытии составляющих концепции прогресса (с. 50), эволюционистского направления (с. 145), теории модернизации (с. 172) и "метафор роста" (с. 235).

Не удалось, судя по всему, избежать ряда проблем с переводом. Например, трудности перевода на русский язык таких понятий, как "agency" и "action" известны. И широко употребляемые в третьем разделе термины "деятельность" и "действие" в этой связи трудно признать удачными (с. 245-247, 253 и др.).

Книга П.Штомпки дает материал для размышлений. В этом ее основное значение. Работа стала доступной российским читателям в то время, когда особенно важно освоить многообразные теоретические подходы.

ЛИТЕРАТУРА

1. Кейнс Дж.М. Общая теория занятости, процента и денег. М.: Прогресс. 1978. с. 458.

2. Радаев В.В. Мир хозяйства: модели однолинейного развития // Российский экономический журнал. 1996. № 1. С. 72-79; Радаев В.В. Мир хозяйства: модели параллельного и циклического развития // Российский экономический журнал. 1996. № 2. С. 76-83.

В.В.РАДАЕВ,

кандидат экономических наук, заведующий отделом экономической социологии и экономики труда Института экономики РАН.

СУДЬБЫ ЛЮДЕЙ: РОССИЯ XX ВЕК: БИОГРАФИЯ СЕМЕЙ КАК ОБЪЕКТ СОЦИОЛОГИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ. М.: ИНСТИТУТ СОЦИОЛОГИИ РАН. 1996. 426 с.

Новая социально-политическая ситуация, сложившаяся в российском обществе за последние десять лет, создала условия для расширения методического арсенала гуманитарных наук, в том числе и социологии [1]. Образовалось и продуктивно развивается качественное направление сбора и анализа данных, создавшее альтернативу количественным методам и позволившее исследовать новые срезы социальной реальности. Одним из результатов такого развития является использование биографий для изучения проблем российского общества XX века. Этому и посвящен рецензируемый сборник.

Первое подобное издание вышло в свет в 1994 году и включало в себя прежде всего опыт зарубежных социологов [2]. Последовательность появления обеих книг раскрывает логику освоения биографического метода в отечественной социологии. Вначале — вхождение в международный дискурс, затем — использование полученных знаний при изучении российского общества.

Исследовательская работа, основные результаты которой представлены в настоящем сборнике, осуществлялась в рамках российско-французского проекта "Век социальной мобильности в России", возглавляемого с французской стороны Д.Берто. Это сотрудничество способствовало более естественной адаптации биографического метода в отечественной социологии.

Общий методический принцип всех работ, помещенных в книге, выражен следующими словами: "На макроуровне биографию можно рассматривать как социальное образование, особого рода институт, внутренняя структура которого обусловлена временной последовательностью биографических пассажей" (с. 298).

Книга состоит из двух разделов. Первый — "Истории трех поколений семьи в рассказах людей и комментариях социологов" предлагает описание судеб семей, имеющих разное социальное происхождение: купечество, духовенство, номенклатура, мигранты, крестьянство, советская интеллигенция. Здесь же история жизни "члена" девиантной социальной группы — бомжа.

Второй раздел — "Социальные генеалогии: от анализа семей к анализу проблем" представляет собой аналитические главы, в которых несколько семейных историй служат базой для теоретического осмысления типичных образцов социального поведения. Рассматриваются такие проблемы, как социальная адаптация состоятельных семей после 1917 года (глава 2, автор Е.Фотеева), идентификация женщин (гл. 3 М.Малышева), мужчин (гл. 4, ЕМещеркина), миграционные процессы (гл. 6, Е.Долгих), семейные и социальные функции прародительского поколения, социальное значение "коммуналок" 30-50 годов и современные проблемы предпринимательства (гл. 5, 7, 8 В.Семенова).

В первом разделе на основе секвенций, то есть отрывков текста, содержащих внутренне законченный сюжет, проводится сравнительный анализ по предложенной Б.Глейзером и А.Строссом [3] "обоснованной теории" (grounded theory). В результате генеалогически (исторически) и логически выверяется линия судьбы семьи, где главное внимание уделяется определению динамики ее социального статуса, а также позициям и ролям ее членов.

Выстраивая историю семьи, авторы прибегают к такому приему, как стилизация историй жизни, рассказанных респондентами. Он был впервые описан Оскаром Левисом. В примечаниях к главе "Трансмиссии социального статуса в экстремальной ситуации" Д.Берто по этому поводу пишет: "Сегодня мы убеждены в том, что вмешательство исследователя в текст неизбежно из-за дистанций между устной и письменной речью, рассказчик превращает устную речь со свойственными ей незаконченными фразами, опережениями и возвращениями и т. п. в литературный и письменный дискурс, который подчинен строгим правилам, склонен к ясности" (с. 237). Однако здесь сразу же встает проблема валидности данных, подверженных стилизации со стороны исследователя. Обосновывая ее, Берто далее отмечает, что, используя метод "восхождения", конструирования, следует "постоянно возвращаться к транскрипту интервью для контроля над аутентичностью наших интерпретаций" [там же].

Яркие, живые истории из жизни «простых людей», собранные в ходе биографического интервью, позволили авторам выявить социальные феномены, которые невозможно было открыть количественными методами. Например, "в семейной истории Осиповых содержится описание уникального опыта крестьянской жизни в условиях уральской деревни: в период коллективизации местные крестьяне создали только формальную видимость колхоза, на самом деле продолжая вести привычный им индивидуально-семейный способ ведения хозяйства" (с. 11). В рассказе о семье Земляниных речь идет о том, как стремясь скрыть свое "плохое" социальное происхождение, девушка из дворянской семьи поступает на рабфак, зная, что впоследствии она сможет учиться в вузе и получить высшее образование. Подобные истории служат отправной точкой для генерализации моделей социальной адаптации в послереволюционное время. Таким образом, социологическое описание биографий, представленных в книге, дает богатый материал для развития теорий социальной стратификации и социальной мобильности.

Во втором разделе особо хотелось бы отметить статью С.Рождественского, посвященную методическим проблемам формализации жизненных историй. Как утверждает автор, первым этапом анализа жизненных траекторий семей была их систематизация, для которой использовалось два подхода. Один основан на количественном методе и затрагивает фактологические данные, анализируемые при помощи математических процедур, другой — на качественном. Он ориентирован на субъективную информацию (оценочные характеристики, эмоциональные отношения) и предполагает применение чисто качественного — секвенционного — анализа, а также специальных компьютерных программ — текстовых анализаторов. При совмещении обоих подходов, для социальных измерений были выбраны следующие характеристики: "общебиографические данные, образование, работа, брак, нуклеарная семья, дети, территориальная миграция, жилище, собственность, ограничение в правах, привилегии" (с. 414). И каждая характеристика должна иметь свои рамки во временном континууме индивидуальной или семейной истории. Критерий времени — один из основных в биографическом методе. М. Бургос называет рассказ об истории жизни «беллетризованным повествованием», связанным с ключевыми человеческими проблемами: временем, ограниченностью человеческой жизни по сравнению с космическим временем, смыслом этой временной жизни [4].

Следующий этап — изучение событий, происходящих на протяжении жизненной истории. Особое значение придается "осознанным событиям", связанным с "принятием и совершением осознанного решения" (с. 415).

Здесь исследуется то, "как люди меняют статус; как принимают решения; как используют меру своей свободы; какова степень риска, на которую готов человек для реализации ожиданий; на какие жертвы он способен ради осуществления своих целей, а также какие из его ожиданий остались нереализованными в данном контексте его социального существования" (с. 4). После тщательного разбора данных следует этап формулирования гипотез, "вытекающих из конкретного социального опыта, рассмотренного в социальном контексте" (с. 12). Этот этап основан на методологии качественного исследования, предложенного Глейзером и Строссом, и отличается от процесса выдвижения и верификации гипотез в количественной методологии. "Такое теоретизирование не ведет к немедленной генерализации о всем обществе в целом. Эта техника описания позволяет исследователю постепенно, шаг за шагом осмысливать разнообразие форм протекания определенного процесса, которое при обычном массовом исследовании кажется стандартным и одинаковым для большинства масс людей. Обобщение — это только конечная стадия, следующая за адекватным осмыслением жизненного разнообразия" (с. 12-13). Поэтому главы второго раздела "скорее рисуют социальную мозаику жизни". И хотя здесь анализируются только некоторые разномасштабные аспекты социального существования», они важны, поскольку выстроенные на их: базе определенные социальные типы "помогают выйти на проблемы более общего характера: формирование моделей "социального успеха"; межпоколенная трансмиссия социального статуса; гендерные аспекты социальной мобильности и социальной идентичности; передача семейного культурного капитала; формирование и трансформация социального типа homo soveticus" (с. 13).

Рецензируемая книга — одно из первых российских изданий, основанных на качественной методологии.

ЛИТЕРАТУРА

1. Маслова ОМ. Количественная и качественная социология: мето дология и методы (по материалам «круглого стола») // Социо логия: 4М. 1995. .№ 5-6. С. 7.

2. Биографический метод в социо логии: история, методология, практика /Ред. кол. Е.Ю.Мещеркина, В.В.Семенова. М.: Институт социологии РАН, 1994.

3. Glaser В., Strauss A. The Discovery of Grounded Theory. Chicago: Aldine Publishing Co, 1967.

4. Бургос М. История жизни" Рассказывание и поиск себя // Вопросы социологии. Т. 1. № 2. 1992. С. 128.

О.Б.КЛЮШКИНА.

аспирант Института социологического образования РЦГО

СИКЕВИЧ З.В.

НАЦИОНАЛЬНОЕ САМОСОЗНАНИЕ РУССКИХ: СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ ОЧЕРК: УЧЕБНОЕ ПОСОБИЕ. М.: МЕХАНИК, 1996. 204 с.

В книге исследуется трансформация самосознания русских в период крупных социальных перемен, происходящих в современной России. Однозначный ответ на вопрос, что в этой паре считать первичным - изменения в этносах или социально-политические сдвиги в странах их проживания - неочевиден. Во всяком случае, автору рассматриваемой работы этнический фактор представляется одним из наиболее важных движителей социально-политических процессов. С такой постановкой вопроса следует согласиться. Многие межнациональные конфликты и противостояния последних лет, как в нашей стране, так и более благополучных обществах, автор связывает именно с этническими факторами, в частности, оформлением и ростом национального самосознания (а не его упадком и разложением, что гораздо легче ассоциировалось бы с социальными конфликтами).

Таким образом, исследование, составившее основное содержание книги, актуально по крайней мере с двух точек зрения. Во-первых, оно помогает определить черты изменения национального самосознания и характера русских как самого многочисленного, титульного народа недавней империи, проанализировать поиск новой социальной идентичности, во-вторых, предположить, каким окажется влияние этих изменений на перспективы исторического развития России.

В основу книги положены данные социологического исследования "Национальное самосознание русских", проведенного в Санкт-Петербурге в 1994 году, а также материалы опроса жителей четырех регионов России и Украины "Советский менталитет в русском сознании" (1995 год).

Характерно, что до начала 1990-х годов в бывшем СССР практически не проводилось научных исследований русского этноса и русского национального сознания. В советское время "русская" тематика была фактически табуирована, а обращение к ней могло интерпретироваться как великодержавный шовинизм. Если же к этой тематике и прибегали, то чаще всего в связи с противостоянием политических группировок, что превращало ее в предмет идеологических спекуляций. Лишь в 1992 году в Институте этнологии и антропологии имени Н.Н.Миклухо-Маклая вышла коллективная монография под названием "Русские: этносоциологические очерки". Была опубликована также работа А.О.Бороноева и П.И.Смирнова "Россия и русские: характер народа и судьбы страны". З.В.Сикевич характеризует эти книги как "пробившие первую брешь в атмосфере единодушного умолчания о специфических особенностях крупнейшего европейского народа" (с. 71). В последующие годы количество социологических и этнологических исследований на эту тему увеличилось не намного. Среди авторитетных публикаций — работы Института этнологии и антропологии РАН, изданные совместно с другими исследовательскими организациями. Они посвящены специфической проблеме, возникшей в результате распада СССР: "Русские в новом зарубежье"; "Средняя Азия: этносоциологический очерк" (подготовлен А.И.Гинзбург и др., 1993); "Русские в новом зарубежье: Программа этносоциологического исследования (С.С. Савоскул и др., 1994). Вышел сборник "Русская нация: историческое прошлое и проблемы возрождения" (составитель Е. Троицкий, 1995).

Остановимся на методологических принципах, лежащих в основе книги З.В.Сикевич, которые в значительной мере предопределили полученные результаты. Автор применяет междисциплинарный подход, рассматривая русскую этничность одновременно с социологической, психологической, исторической и политологической точек зрения. Эмпирическое обследование проведено на базе трех социальных дисциплин: этносоциологии, по определению автора, - специальной социологической теории, рассматривающей социальные и этнические явления в их единстве и взаимовлиянии; этнополитологии, исследующей этнические отношения в контексте государственного устройства, а также этнопсихологии, изучающей особенности психического склада тех или иных этнических общностей, национальные характеры и т.п.

Предмет исследования - национальное самосознание русских. Как автор книги определяет это ключевое понятие? Национальное самосознание в данном случае "представление об определенной идентичности" всех членов социальной общности - народа, нации и т.п. Оно существует в "объективированных формах общественного сознания: в языке, нормах и ценностях, ритуалах и произведениях народной культуры" (с. 73).

Итак, самосознание нации - это прежде всего часть общественного, или массового сознания, существующая в соответствующих объективированных формах, как, впрочем, и сознание нации как таковое. От последнего самосознание отличается одной весьма существенной чертой: если этническое сознание -это знание о другом, то этническое самосознание — знание этноса о себе самом, хотя и оформляющееся в сопоставлении со знанием о других этносах. Или, как пишет З.ВСикевич, если этническое самосознание — прежде всего автостереотип, то этническое сознание — гетеростереотип, содержащий в себе и образ других этносов.

Исходя из этой предпосылки, автор книги пытается определить эмпирические референты понятия этническое самосознание и принципиальную измеряемость его явлений с помощью социологических методов. Ссылаясь на статью Г.В.Старовойтовой "Некоторые методические аспекты определения предметной области этнопсихологии", З.В.Сикевич пишет: "В национальном самосознании на уровне ориентации, предпочтений и стереотипов отражаются образ и стиль жизни народа, его нормы и ценности, представление о своей "самости", т.е. национальной принадлежности в некоторой шкале, соотносящей "свой" народ с "другими" народами. Таким образом, изучая самосознание той или иной этнической общности, мы исследуем, в конечном счете, фактор этничности в массовом сознании" (с. 75).

В качестве основных эмпирических индикаторов изучаемого национального самосознания выбраны следующие: этническая самоидентификация, включающая представления об этноконсолидирующих и этнодифференцирующих признаках; национальный характер общие черты психики, связанные с культурно-историческим единством этноса; этнические установки, выявляющие уровень и направленность межэтнических отношений; социокультурные установки представления и оценочные суждения об элементах традиционной культуры; социальные установки и ценности, обусловленные принадлежностью к этносу (С.74-76).

По мнению З.В.Сикевич, столь сложный и вместе с тем "неосязаемый" предмет, как национальное самосознание русских, ставит исследователя в трудную ситуацию при выборе эмпирических показателей. Видимо, именно с этим связано, если так можно выразиться, "жанровое" своеобразие исследования, в котором помимо анализа количественных данных, оказавшегося недостаточным для ответов на основные вопросы, пришлось привлечь и так называемую "национальную мифологию" - набор традиционных фольклорных представлений и интуитивных знаний – как дополнительное эвристическое средство. Так, при изучении этнической идентичности русских в инструментарий вводятся русские народные пословицы и поговорки. По мнению автора книги, "пословицы и есть сконцентрированный метафорический "образ" той символической реальности, которая способствует осознанию этнической идентичности" (с. 78). К этому же средству автор исследования прибегает и при изучении национального характера русских, что мотивируется следующим образам. В языке народа так же, как в традициях и обычаях, отражаются наиболее выразительные и устойчивые черты его характера. Пословицы и поговорки — это наиболее лаконичная и устоявшаяся языковая форма, в которой зафиксированы проявления народного сознания, воли, мироощущение и т.п. Поэтому в них отчетливо проступают черты национального характера. По мнению автора, "пословица есть своего рода этностереотип, отсеянный временем и отложившийся в народной памяти" (с. 98). Именно это, далее пишет З.В.Сикевич, и обусловило обращение исследователей к пословицам как эмпирическому индикатору национального характера. Для сбора эмпирического материала использовался анкетный опрос (в том числе почтовый) и невербальные проективные методы, для анализа данных - метод семантического дифференциала, контент-анализ и др.

Приведем некоторые результаты исследования. Этническая самоидентификация русских достаточно устойчива и, по мнению автора, "имеет позитивную направленность". Основные этноконсолидирующие признаки идентичности - "государство, в котором мы живем" (отметили 33,7% опрошенных), "язык" (33,0%), и "образ жизни" (31,1%). На втором месте по значимости стоят "общее историческое прошлое" (21,9%) и "народные традиции, обычаи" (20,6%). Более выразительными и отчетливыми являются этнодифференцирующие признаки (которые З.В.Сикевич называет "обратной стороной" собственной самоидентификации, поскольку в них проявляется не только восприятие "не-нас", но и самосознание народа), а именно: "обычаи и традиции" (47,7%), "язык" (39,2%), "особенности поведения" (28,0%). В этом ряду также "внешность" людей, почему-либо кажущихся несимпатичными (22,7%) и черты характера — 20,0%. (с.93). Таким образом, о денационализации русского народа пока говорить не приходится. Однако, по сравнению с досоветским временем, заметно изменились критерии его этнической самоидентификации: Так, своей консолидацией народ в большей мере обязан социально-политическим факторам — государству (и в этом чувствуются отголоски его былой державности), специфическим чертам образа жизни, нежели традиционным проявлениям этноса, куда помимо культуры включается и православная религия.

Результаты исследования дают возможность продемонстрировать особенности национального характера русских, проявляемые в поведении, отношении к людям. В итоге получается собирательный образ, включающий качества воли, ума, эмоциональный настрой, социальные характеристики. В книге рассматриваются факторы, влияющие на межэтнические предпочтения и антипатии, отношение к историческому прошлому страны, ее культуре, политике и т.д. Насколько адекватны данные опроса, сказать трудно. Проблема заключается в разработке релевантных и надежных методических инструментов для исследования самосознания народа. В адекватности инструментария не всегда уверена и автор книги. В частности, она не считает этностереотипы абсолютно достоверными эмпирическими индикаторами национального характера, а выбор их объясняет тем, что "иных измеряемых характеристик попросту не дано" (с. 97). Такая ситуация типична для полевой социологической работы, где приходится использовать не лучший, а доступный инструмент.

"Русский сегодня, - пишет З.В.Сикевич, - живет как бы одновременно в нескольких "ментальных" измерениях, где теснятся и его полузабытые традиции, и идеологическая заданность советской эпохи, и либеральные веяния последнего десятилетия, еще не до конца освоенные, но уже невольно вбираемые самим фактом жизни в современной России, уже не советской, но еще и не демократической" (с.196).

Рассматриваемая книга издана одновременно как социологический очерк и как учебное пособие. С последним трудно согласиться. Не соответствует учебным целям композиция работы. Она имеет две самостоятельные части: историческую, в которой речь идет об этническом и политическом становлении русского народа и русской государственности, и конкретно- социологическую, содержащую анализ результатов комплексного социального исследования и социологического опроса. Первая часть весьма информативна и интересна в историческом, политологическом, этнографическом отношениях. Однако

многие из рассмотренных в ней проблем (особенно современные) нуждаются в дальнейшей разработке. Поэтому концептуальные выводы автора остаются достаточно спорными и могут стать основой социологического очерка, но не учебного издания.

Во второй части анализируются данные социологических исследований. Обычно в учебниках и учебных пособиях данные обследований играют вспомогательную роль - иллюстрируют положения, вошедшие в научный обиход. Методика проведенных исследований также имеет спорный характер, и интерпретации полученных результатов не всегда убедительна.

Книга З.В.Сикевич - оригинальное междисциплинарное исследование. Оно содержит новую информацию о состоянии русского этноса и ставит интересные научные проблемы, связанные с изучением русской этничности и русского национального сознания. Несмотря на неоднозначность некоторых теоретических посылок и методическую уязвимость, книга, безусловно, будет полезна специалистам и широкой аудитории.

Л.А.КОЗЛОВА

кандидат философских наук,

Институт социологии РАН

ЭТИКА УСПЕХА: ВЕСТНИК ИССЛЕДОВАТЕЛЕЙ, КОНСУЛЬТАНТОВ, ЛПР. ВЫП. 1-9 / ЦЕНТР ПРИКЛАДНОЙ ЭТИКИ; ФИНАНСОВО-ИНВЕСТИЦИОННАЯ КОРПОРАЦИЯ "ЮГРА"; ПОД РЕД. В.И.БАКШТАНОВСКОГО, Ю.В.СОГОМОНОВА, В.А.ЧУРИЛОВА. ТЮМЕНЬ-МОСКВА, 1994-1996.

Почти полувековое вынужденное топтание на месте многих наших "общественных наук" привело к тому, что они отстали от жизни на эпохи. Российское общество изживает сегодня период индустриализма, переходя в "послепромышленное" даже послесовременное состояние. Но общественные науки все еще ассоциируются с просвещением.

Не случайна поэтому и радищевская, просветительская установка, присущая многим периодическим обществоведческим изданиям, в том числе "Этике успеха". В 1996 году вышли в свет девять номеров журнала. Поэтому можно подвести некоторые итоги.

Первые номера представляли собой как бы мозаику мнений, раздумий, наблюдений самых разных авторов. Характерно заглавие одного из первых материалов, написанного Л.Аннинским, - "Междумье. Заметки на полях...".

Позднее, по мере углубления в "жизненный материал" и проводимого редакцией достаточно жесткого отбора авторов стали выпускаться тематические номера. Наконец, сложилась концепция, определилось "направление главного удара"; возник проект, названный "Кредо и кодекс российской власти". Сейчас номера "Этики успеха" постепенно становятся похожи на тома монографии, итога размышлений о реалиях и мифах российского общества.

Целенаправленными усилиями десятков специалистов удалось проанализировать такие сложные проблемы, как российская модель успеха, президентство и парламентаризм в России, значение корпораций, эволюция электората и, наконец, новое поколение (не путать с молодежью!). К сожалению, рамки короткого обзора позволяют рассмотреть только некоторые из представленных в "Этике успеха" тем.

Центральное место в журнале занимают поиски "российской идеи", некоего единого смысла существования россиян, без которого само понятие "российское общество" превращается в геополитическую абстракцию.

В целом складывается весьма противоречивая картина. С одной стороны, анализ состояния российского общества, осуществляемый авторами, среди которых философы, социологи, политологи, показывает, что общество меняется крайне медленно.

Правящее меньшинство (никак не получается назвать его элитой), кажется, обновилось лишь постольку, поскольку часть вчерашней номенклатуры по причине преклонного возраста оказалась не в состоянии приспособиться к новым условиям. Их места занял народ помоложе. Плюс разрастание аппарата - тенденция, которую, аналитики констатировали еще в 1992 году, в частности, на примере Минсельхоза.

Особенно пессимистично, но, тем не менее, убедительно звучит тезис Ю.Левады в девятом выпуске "Этики успеха": система старых, "советских" ценностей в сознании россиян отнюдь не разрушена; она поколеблена, дала трещину, но только начала разрушаться.

"Общественное мнение" россиян еще настолько специфично, что без кавычек этот термин, пожалуй, пока применять нельзя. Прежде всего, как в том же номере журнала отмечает Б.А.Грушин, многим нашим соотечественникам свойственно полное непонимание происходящего. Феномен беспредельного "плюрализма мнений" крайне затрудняет работу по выявлению групп людей, придерживающихся сходной точки зрения на какую-либо проблему. В том, как реагируют люди на опросы, заметны усталость, недоверие к любому человеку "со стороны". Наконец, в ответах многих респондентов проявляются вопиющие внутренние противоречия, о которых они сами не подозревают.

Естественно, и политический режим, складывающийся в таких условиях, специфичен. Б.Капустин (вып. 2) определяет его как особую, "шумпетерианскую" демократию. Здесь, в частности, политик мотивирован не стремлением осуществить программу, нацеленную на общее благо (обладание постом в данном случае только средство). Напротив, им руководит частный интерес обладания постом (и связанными с этим властью, доходами, контактами), для чего средством может служить любая общественная программа.

С другой стороны, если взглянуть на Россию в не столь отдаленной исторической ретроспективе, выходит, что сегодня она уже совсем иная, новая. Ее доиндустриальная традиционность, как заключает А.Фадин (вып. 6), практически разрушена более чем столетней модернизацией. Индустриализация, сопряженная с урбанизацией, создали Россию, по многим параметрам соответствующую развитому Северу. Это промышленная страна с преимущественно городским (более двух третей) и грамотным населением, с крайне низким (последние годы - минусовым) демографическим ростом, с сопоставимыми характеристиками качества и уровня жизни, стандартизированным набором материально-вещной бытовой сферы, идеальных культурных образов (фильмов, одежды, книг) и видов досуга.

Однако даже столь непростая, раздираемая множеством противоречий общественная система, как считают некоторые авторы "Этики успеха", может и должна быть одухотворена некоей единой идеей. Речь идет об идее успеха.

Понятие успеха в данном контексте не следует упрощать, привычно сводя все к победе сильнейшего над слабейшим. Более того, успех, понимаемый таким образом, скорее будет отвергнут средним россиянином. Причиной этого служит отнюдь не пресловутый страх перед успехом. Суммируя новейшие исследования западных социологов и психологов, А.Согомонов (вып. 3) приходит к заключению, что в современном обществе нет ни стремления избежать успеха, ни тем более страха перед успехом. Суть дела заключается в избрании человеком той или иной социально-профессиональной стратегии деятельности, а именно - соревновательной или кооперационной.

Особенно важным представляется вывод о том, что, если раньше, скажем, во времена античности люди главным образом руководствовались стратегией соревнования, то ныне безусловно преобладает стратегия сотрудничества. Похоже, эпоха индивидуалистического идеала успеха уходит; ему на смену грядет "человек организации".

По-прежнему важной для российского общества остается фигура первого человека в государстве. Исторически, отмечает А.Ахиезер (вып. 5), первое лицо в России -помазаник Божий. В этом смысле президентство, институт всенародно избираемого главы государства, -новация экзотическая. Тем более, как отмечают в "головной" статье седьмого выпуска В.Бакштановский, Ю.Согомонов и В.Чурилов, судьба президентства в России зависит от не совсем понятного стороннему наблюдателю фактора: соотношения трех основных форм морали. Пришло время в России положить конец бескомпромиссному противостоянию "древнего" (традиционной морали, идеологии соборности) и "нового" (рациональной морали с ценностями этики успеха). Ценностным основанием реального, не формального президентства в России может быть только сосуществование трех моралей, с особым вниманием к слабеньким еще побегам третьей, отвергающей безоглядное стремление к достижениям по строго нравственным основаниям. Относительная стабильность России возможна лишь постольку, поскольку здесь остается место и "подвигу успеха", и отказу от него.

В России чрезвычайно завышены требования к первому лицу и как к реформатору. Анализ новейших работ У.Бека, А.Гидденса и некоторых других авторов позволяет А.Согомонову (вып. 5, 7) провести разделительную черту между политикой, ориентированной на следование правилам, и политикой, ориентированной на изменение правил.

Первая - политика экономического роста, максимально полной занятости, классического демократизма большинства. В нынешних российских условиях она неизбежно приводит к застою, загниванию, выдвижению на первые роли в государстве вначале при участии, а потом и без участия президента частных лиц, никогда и никем ни избранных, ни назначенных. Точнее, они назначают себя сами.

Второй вариант - политика экономической реактивации, глубокой метаморфозы государства, превращения в экономических и политических "экспертов" все большего числа граждан, десакрализации воли большинства. Только такая политика - средство, с помощью которого президент может способствовать прорыву России в подлинную современность, постсовременность. Только такая политика, предполагающая строгий — и по моральным, и по профессиональным критериям — отбор команды, может уберечь президента от трагикомической роли кремлевского сидельца.

Важное условие развития института президентства, по мнению А.Салмина (вып. 7), — выработка "волшебной формулы", проясняющей смысл исторического государственно-культурного российского синтеза, в частности, четко определяющей статус Православной церкви в государстве. Такая формула, обеспечивая правовое оформление отношений между государством и конфессиями, создала бы надежный фундамент для всей многосложной этно-федеративной конструкции.

Кроме того, как считает И.Клямкин (вып. 7), значение президента в России могло бы существенно возрасти, если бы занимающий эту должность человек сумел "рассудить" две крупнейшие отраслевые суперкорпорации - ТЭК и ВПК. При том, что "сырьевики" ориентированы на космополитическую открытость, а "военка" - на автаркическую замкнутость, согласие между ними все-таки возможно. Необходимо только отказаться от ностальгии по противостоянию НАТО-ОВД и выработать новую концепцию стратегической безопасности, определяющую как основных стратегических противников России недемократические государства с репрессивными режимами.

Постоянно уделяя пристальное внимание проблемам взаимоотношения государства и общества, авторский коллектив "Этики успеха" с пристрастием исследует характерные черты российского парламентаризма.

Попытки объяснить малую эффективность Государственной Думы сложившейся "неадекватной" расстановкой политических сил или, тем более, формально-юридическими внешними и внутренними факторами не кажутся продуктивными. Сколь-нибудь приемлемые результаты может дать только анализ исторических, культурно-политических обстоятельств.

А.Фадин (вып. 6), подмечает, что в каждом случае существуют свои факторы, делающие представительные институты малоэффективными, но есть и нечто, что позволяет осмыслить сходство ситуаций в Румынии и Южной Корее, Беларуси и Сингапуре, России и Турции. Для объяснения такого сходства автор выдвигает идею импортированной, имитационной демократии.

Большинство стран мира импортировали современный парламентаризм из Европы. Однако на Севере процесс становления парламентаризма шел как бы послойно и параллельно с рыночной модернизацией и структурированием гражданского общества. Там парламент, как высший орган представительной власти, собственно, и формировался лишь постольку, поскольку было кого представлять.

В странах же второго, третьего и прочих эшелонов развития власти либо, по сути, сами разрешили парламенты (дабы соответствовать образцам), либо были вынуждены подчиниться силовому давлению европейцев и/или американцев. В такой стране парламент изначально никого не представляет, кроме самого себя. Он есть только форма, оторванная от содержания и стремящаяся сама стать содержанием. По классическому марксову определению, в этом, собственно, и состоит сущность бюрократизма. Следовательно, a priori такой псевдопарламент есть не что иное, как еще одно чисто бюрократическое, государственное учреждение, вполне вписывающееся в систему всех прочих учреждений и менее всего приспособленное к противостоянию оным.

Ситуация в России усугублялась еще и тем, что под видом народовластия здесь в течение нескольких десятков лет существовала система Советов. По замыслу создателей, они должны были совмещать функции исполнительной и законодательной власти, а на деле превратились в придаток государственно-бюрократической машины, являя миру яркий пример, как назвал это И.Клямкин, парламентаризма несобственников, потребителей.

Ликвидация системы Советов в начале 90-х годов совпала с ускоренным процессом разгосударствления собственности, формированием относительно не зависимых от государства социальных групп, нуждавшихся в новых формах выражения своих интересов. Дальнейшее развитие этих, действительно новых россиян — главное условие становления парламентаризма в России.

Однако понимание этой общей закономерности не освобождает нас от необходимости анализа многих частных проблем, возникающих в недрах представительной власти. Одна из них - профессионализм депутата.

В период избирательной кампании 1989-1990 годов, вспоминает депутат со стажем Г.Бурбулис (вып. 6), демократы искренне выступали под лозунгом "Вся власть Советам!" и их модернизаторская идеология состояла в том, что парламенту нужны люди, хорошо знающие конкретное дело: пусть здравоохранение в стране регламентируют врачи, образование - учителя и т.д.

Со временем ситуация изменилась. Не совместительство, не временный уход, подчеркивает Г.Бурбулис, а сознательное пере ориентирование и профессиональное перепрофилирование. Создание законов — дело, требующее не меньшего профессионализма, чем воспитание детей или банковские операции. Приток в стены представительных органов "узких профессионалов" из иных областей человеческой деятельности сегодня чреват еще одной опасностью. Именно такие люди становятся самыми беспринципными, жесткими лоббистами, способными дестабилизировать законодательные собрания и думы всех уровней, компрометируя в глазах общественности саму идею разделения властей.

Еще один показатель зрелости, гражданственности общества в России — состояние корпораций, этих, как названы они в выпуске 4, "ассоциаций с консолидированными самостоятельными интересами", лишь отчасти организованных, а главным образом неформальных современных наследниц средневековых цехов.

При отсутствии или крайней неопределенности организационных рамок, по сути, единственным фактором, создающим "корпоративное поле", является фактор этический, правила игры, обязательные для членов корпорации. Значение правил игры очень велико. При том, что все сильнее ощущается потребность "чего-то третьего" между интересами частными и общественными, этим третьим вполне может стать мораль корпорации.

Реальный фактор - также оппозиция государству и "центру" со стороны регионов. Однако и тут привычное понимание региона, регионализма только мешают понять суть дела. В.Каганский (вып. 4) предлагает новую интерпретацию этих понятий. Регион — это единица пространства (быть может, часть пространственно-временного континуума?). Регион пребывает одновременно в фазовом, деятельностном и территориальном, физическом пространстве. Регионы фазового пространства — фазовые регионы. Любой объект — место, человек, структура — одновременно "покрывается" разными регионами, размещен в разных пространствах.

Фазовые регионы стремятся обрести место в физическом пространстве, а территориальные — в фазовом. Пример первого — территориализация крупных промышленных предприятий, второго — получение регионами нетерриториальных статусов и функций социальных и политических субъектов.

Регион — особый жизненный мир. Его важная характерная черта — деидеологизированность: противоречия с центром или с другими регионами всегда сильнее, чем внутри самого региона. В частности, конфликт собственно либерализма и "либерализма регионов" (права человека vs. права региона) до сих пор остается чрезвычайно острым. Не в этом ли причина хронической "верхушечности", "столичности" российского либерализма?

В противостоянии бюрократии и "простых" россиян у последних, вообще говоря, шансы на победу невелики. В нашей истории уже столько раз организованное меньшинство одерживало верх над разобщенными "массами". Сумеют ли они сплотиться и тоже стать организованными?

Несколько поколений советских людей последовательно и небезуспешно учили идти напролом. Теперь задачи иные. Перестройка и постперестройка сформировали когорты молодых, весьма непохожих на их предшественников.

Сегодня у нас нет ни ада, ни рая, некуда идти, признает А.Асмолов (вып. 8), поэтому нынешнее поколение — поколение отыскивающих модель жизни. При этом их амбиции (в лучшем смысле слова) очень велики. В.Магун (в том же выпуске) отмечает высокий уровень образовательных и властных претензий старших школьников. Большинство из них хотят жить гораздо лучше, чем их родители.

С одной стороны, все это создает предпосылки для восходящей социальной мобильности, но с другой — накладывает огромную дополнительную ответственность на воспитателя. Наш горький опыт молодым пока не нужен. Их бог — успех.

Концепцию школы успеха предлагает в выпуске 8 Центр прикладной этики. На рубеже третьего тысячелетия проявляются новые признаки и стандарты успеха как универсальной категории и образовательной установки. Новые критерии успеха — риск и ответственность, умеренность победителя и стоицизм проигравшего, "скромная этика контракта", призвание и рутина профессионального долга, моральные абсолюты и правила честной игры. Разумеется, научить всему этому — задача чрезвычайно сложная. Главное в проекте — совпадение культуры сообщества воспитателей и передаваемой ученикам культуры успеха. Понадобится, вероятно, вводить в педагогических колледжах и университетах многие новые дисциплины: педагогику этосферы, ценность детства и права ребенка, жизнь человека как искусство и другие.

Важно, что проект школы успеха отнюдь не предполагает обратить течение жизни вспять, хотя подобное нередко случается с новыми образовательными доктринами.. Напротив, он полностью соответствует моделям жизни настоящего нового поколения.

Каковы недостатки "Этики успеха"? Первые, еще нетематические номера обещали все же нечто большее, чем сегодня дают "монографии". Конечно, сосредоточение значительных сил и средств на узком участке — необходимое условие прорыва. Но ведь важен и неожиданный, незапланированный маневр.

Серия выиграла бы, если в ней получил отражение и юридический аспект проблемы.

Безусловно, содержание журнала имеет первостепенную важность. Вместе с тем нет содержания без формы. Редакторам следовало бы проявить большую требовательность к авторским текстам. Потомки простят все что угодно, только не язык. Кроме всего прочего, отдельные материалы "Этики успеха" перегружены латинизмами.

Первые девять книжек "Этики успеха" — несомненный успех. Главное значение журнала в том, что он институциализировал новое направление в междисцилинарных исследованиях — прикладную этику.

С.Б.БОРИСОВ

версия для печати